Я надену чёрное - Страница 8

Она не отводила взгляда и хорошо его изучила. Внутри него что-то клокотало и бурлило. Он испытывал одновременно стыд, недоумение и обиду, а в подобных обстоятельствах такие люди как Петти обычно начинают драться.

— Прошу вас, господин Петти, не начинайте, — сказала она. — Вы хотя бы представляете себе, что может случиться, если вы ударите ведьму?

Про себя она подумала: «Таким кулаком, вы легко можете убить меня с одного удара, и лучше мне напугать вас посильнее».

— Это вы завели по мне эту кошмарную музыку, да?

Она вздохнула.

— Ее никто не может контролировать, господин Петти. Она заводится сама, когда у людей лопается терпение. Никто не знает, как она возникает. Люди просто оглядываются вокруг, встречаются взглядами, кивают друг другу, а прочие это замечают. Они тоже переглядываются и так далее. И потихоньку зарождается музыка. Кто-то берет ложку и начинает звякать по тарелке, потом другой берет пивную кружку и отбивает ею ритм по столу, другие люди начинают громче и громче топать ногами по полу. Это музыка гнева, она поет в людях, у которых лопнуло терпение. Вам хочется ее получше расслышать?

— Думаешь, ты такая умная, да? — буркнул Петти. — Помыкаешь тут обычными людьми своим помелом и черной магией.

Она едва не восхитилась этим человеком. Вот он сидит тут один, без единого друга во всем мире, с ног до головы облитый блевотиной и, она принюхалась, да — в описанной ночной рубашке, и у него еще хватает тупости огрызаться подобным образом.

— Нет, я не умная, господин Петти, однако умнее вас. И это совсем не трудно.

— Да? Но ум до добра не доведет. Такие вот скользкие девицы вроде тебя, что суют нос в чужие дела… что ты станешь делать, когда музыка сыграет по твою душу, а?

— Бегите, господин Петти. Убирайтесь подальше. Это ваш последний шанс, — сказала она. И, похоже, так оно и было. Она уже могла расслышать отдельные звуки.

— Что ж, может ваше величество разрешит простому мужику хотя бы надеть сапоги? — спросил он саркастически. Он потянулся было за ними к двери, но господина Петти можно читать словно небольшую книжечку, страницы которой были захватаны пальцами, и вместо закладки был кусочек бекона.

Разогнулся он с ударом кулака.

Она отступила на шаг, перехватила его запястье и отпустила боль. Она позволила ей стечь по своей руке, оставив после себя покалывание, миновать сжатую ладонь и перетечь в Петти. Всю боль его собственной дочери она выпустила в одну секунду. Его отбросило через всю кухню, и выжгло внутри все, кроме животного страха. Словно бык он бросился к шаткой задней двери, сорвал ее с петель и скрылся в темноте.

Тиффани вернулась в амбар, в котором осталась гореть лампа. Если верить Матушке Ветровоск, нельзя почувствовать боль, которую отбираешь у других, но это была ложь. Необходимая ложь. Ты чувствуешь чужую боль, и именно потому, что она чужая, ты можешь как-то ее перенять, а освободившись от нее, чувствуешь слабость и шок.

Когда прибыла гремящая, яростная толпа, Тиффани тихо сидела внутри амбара рядом со спящей девушкой. Шум гремел снаружи дома, но не забирался внутрь. Таково было неписанное правило.

Было трудно поверить, что у анархичной кошмарной музыки есть свои правила, но это было так. Она могла греметь три ночи подряд или прекратиться на раз. Если за окном звучит она, никто не выходит из дома и не пытается вернуться, если только не хочет попытаться вымолить прощение, объясниться или попросить десять минут форы собрать вещички, чтоб смыться. Кошмарную музыку никто не создавал. Она зарождалась в каждом сама по себе. Она возникала, если в деревне считали, что муж слишком сильно бьет жену, или женатый мужчина с замужней женщиной забывали, на ком именно они женаты. Случались и более темные преступления, но их не обсуждали открыто. Порой людям удавалось избавиться от музыки, улучшив свое поведение, но чаще всего, еще до исхода третьей ночи, они просто паковали вещички и перебирались в другое место.

Петти не внял бы намекам. Он бы пошел напролом. Случилась бы драка, и кто-нибудь сделал что-то по-настоящему глупое. Еще глупее того, что совершил сам Петти. Об этом проведал бы Барон, и люди потеряли бы средства к существованию, что значит, им пришлось бы покинуть Мел и отправиться за десятки миль — искать работу и начинать все с начала среди чужаков.

Отец Тиффани был благоразумным мужчиной, поэтому он тихонько приоткрыл дверь спустя несколько минут после того, как музыка начала стихать. Она знала, что все это было для него немного чересчур. Он был респектабельным мужчиной, но каким-то образом так получилось, что его дочь оказалась важнее его самого. Ведьмы ни у кого не спрашивают советов, и, как она знала, прочие мужчины по этому поводу над ним подшучивали.

Она улыбнулась ему, и он присел рядом. Разбушевавшаяся музыка не нашла кого измутузить, побить камнями или повесить. Господин Болит и в лучшие времена был не особо разговорчивым. Он оглянулся и заметил крохотный сверток, который Тиффани постаралась убрать подальше от глаз девушки, спешно прикрытый соломой и мешком.

— Значит, это правда? Она понесла ребенка, да?

— Да, Папа.

Казалось глаза отца Тиффани смотрят в никуда.

— Будет лучше, если они его не найдут, — после значительной паузы наконец произнес он.

— Да, — ответила Тиффани.

— Кое-кто из ребят подумывал, не вздернуть ли его. Мы бы, конечно, их остановили, но это было бы непросто, особенно если люди примут их сторону. Для деревни это было бы подобно отраве.

— Да.